Три десятка лет на одной сцене и в одной упряжке. Их имена на афише — гарантия аншлага. Марина Быстрова и Александр Кочетов 26 сентября поднимут бокалы за открытие своего собственного юбилейного, тридцатого, творческого сезона на сцене Бугульминского русского драматического театра.
Личная карточка любого актера, которая хранится под замком у начальника отдела кадров, представляет из себя стандартную папку в четыре листа. По мере творческого роста артиста она пухнет от пополняемого каждый сезон репертуарного листа, творческих характеристик, представлений к наградам и публикаций в средствах массовой информации. У актеров Марины Быстровой (М.Б.) и Александра Кочетова (А.К.) личные дела растолстели до толщины томика стихов Есенина.
Корр.: Вы помните, как выглядят ваши анкеты в личных делах?
А. К.: Вероятно это обычные листы с указанием где родился, на ком женился и привлекался ли к уголовной ответственности.
Корр.: Да, но есть одна особенность: вы предоставили для личного дела не простые фотографии, а сценические. Скорее всего, это образ персонажа из какого-то спектакля.
А.К.: Я вспомнил. Это исполнение роли Онека в пьесе «Горбун» (С. Мрожек).
М.В.: Значит моя фотография из того же спектакля, где я играла роль Онки.
Корр.: То, что вы, придя в театр, принесли на официальный документ неофициальную фотографию, уже многое говорит о вашем характере и отношении к жизни. К тому же у Вас, Марина Владимировна, есть в анкете еще несколько комичных моментов. Например, в графе «пол» Вы поставили знак вопроса. Дескать, зачем уточнять: по фото и ФИО и так все ясно.
М.В.: Это на меня похоже. Когда я училась, нам дали задание написать автобиографию. Все начали: «Я, такой-то, родился… учился… мои родители…». Было однообразно. Я же под веянием модной тогда «Неолитической песни», где есть слова «Ты была уже не обезьяна, но, увы, ещё не человек» решила написать, что родилась и живу в пещере, описала, как со своими лохматыми родителями охотимся на мамонтов. Педагог умилялся этой истории, а я радовалась, что отличаюсь от всех.
Корр.: Сейчас, устраиваясь снова в театр, вы бы повторили трюк с фотографией?
А.К.: Конечно. Не хочется, чтобы было серо и скучно, как у всех.
М.В.: Я бы принесла фотографию со спектакля «Эвкус» (автор П. Шеффер). Осталась в архивах уникальное фото мизансцены, где мы сидим по задумке режиссера фактически обнаженные.
А.К.: Я играл в этой пьесе странного парня Алана Стрэнга. В 90-е годы в театры начала врываться мода, обнажать не только чувства на сцене, но и тело, а также не стесняться в выражениях. И наш режиссер Алексей Ларичев последовал ей. У меня нелитературная лексика, порой, застревала в горле, и я научился слова сминать, чтобы не звучало так грубо.
М.В.: Во время этого спектакля появлялась живая лошадь. Директор театра вместе с режиссером договаривались с каким-то совхозом, и на представление нам приводили это грациозное животное. Когда оно выходило на сцену, это производило фурор. Однажды из Казани приехали критики, посмотрели спектакль, сказали: «Все хорошо. Актеры молодцы! Но зачем же дурацкое чучело лошади?» Они даже не поверили, что это может быть реально: лошадь на сцене.
А.К.: Тогда мы показали им еще теплую кучу, наваленную в кулисах, и им пришлось поменять свою точку зрения.
Корр.: Трудно было обнажаться на сцене?
М.Б.: Я терпеть не могу, когда актёры говорят «Ой, я, наверное, не смогу…» В актёрской профессии нет слова «Не могу!», есть слова «Надо» и «Делай». Я очень боюсь высоты, а в «Черной невесте» (автор Ж. Ануй) мне приходилось залезать на высокие декорации. Каждый раз во время репетиций у меня кружилось все перед глазами, я ничего не видела и думала, как бы не рухнуть вниз. Но к премьере преодолела страх.
А.К.: Однажды эта декорация сложилась. Хорошо, что никто не пострадал. Но после этого была паника. Однако и с ней справились, играли спектакль несколько сезонов. Бывают в нашей профессии моменты, когда нужно переступать через себя. Иногда текст авторов слишком сложный, он сопротивляется, в зубах вязнет. В этом случае начинаешь текст немного под себя корректировать.
М.Б.: Спектакль рождается в муках. В первую очередь его идею вынашивает режиссер. Ее он доводит до нас, актеров. Тогда начинается актерская внутренняя работа: ищешь точки соприкосновения с героем, объясняешь себе его поступки, мотивацию.
А.К.: Есть, конечно, режиссеры, которые работают только на поверхности. Ставят исключительно по тексту, не ищут глубокого смысла в пьесе. Это скучно, потому что каждый поступок и реплика героя звучат не просто так, им должно что-то предшествовать.
Корр.: Марина Владимировна, Вы выступаете нередко, как режиссер. Кем все-таки труднее быть актером или режиссером?
М.Б.: Актёром быть труднее. Режиссеру нужно разобраться в смысле пьесы, раздать задачи и следить за тем, как будут их выполнять. Актер должен передавать не собственные мысли, а режиссерские, проникнуть в оболочку героя, жить в ней. Это преодоление. В голове работа над образом идет беспрестанно.
А.К.: Это процесс затрачивает всю жизненную энергию, он не останавливается, когда сходишь со сцены. Работа идет круглосуточно.
Корр.: Если в анкете личного дела был пункт «Что вы любите?» как бы вы его заполнили? Я знаю, что вы любите вместе ходить за грибами.
Хором: Да! Это мы безумно любим.
М.Б.: Мы оба любим лес. Частенько забираем нашу театральную собаку Умку и идем с ней гулять.
А.К.: Любим всех животных. Всегда берем с собой корм для уличных собак и кошек, а зимой подкармливаем птиц.
М.Б.: Я сама очень люблю кушать креветки. Когда в советское время их покупала, бабушка непонимающе на меня смотрела и говорила: «Опять своих красных тараканов принесла». Я люблю солнце и хорошую погоду. А.К.: Это правда. Когда пасмурно Марина впадает в депрессию.
М.Б.: Я очень люблю своих маму и папу. Маме уже 87 лет и она постоянно приходит в театр. Знает все постановки, актеров. Это она привила мне любовь к театру, когда сызмальства водила в Казани по театрам. Мы любим путешествовать. Моя подруга называет нас «бултыхалы». Потому что если мы едем к морю, то не лежим на пляже, а обязательно едем на экскурсии. Любим постоянное движение.
А.К.: Любим брать с собой в путешествие знакомых, коллег, родных, рассказывать и показывать им что-то новое. В этом году взяли с собой семью сына. Пока молодые отдыхали, мы сидели с внучкой. Мы любим всех своих многочисленных внуков, а их девять.
М.Б.: Во время путешествий я люблю заходить в храмы и не только чтобы помолиться. Иду в храм за атмосферой покоя, любованием архитектурой, отдыхом для души.
А.К.: Мы любим играть в хороших спектаклях с хорошими режиссерами. Любим свою работу.
М.Б.: Я очень люблю небо. Утром открываю шторы и говорю: «Доброе утро, небо!»
Корр.: Это правда, Александр Леонидович?
А.К.: Да, про небо она говорит постоянно.
М.Б.: Когда я научилась писать, то везде писала «Небо, музыка, цветы». Сохранилась черно-белая фотография, где на запотевшем стекле я пишу эти слова. Я также не представляю себе жизни без камней, их необыкновенной красоты.
Корр.: Александр Леонидович, как Вы относитесь к этой статье расходов семейного бюджета?
А.К.: Если моя жена получает от этого удовольствие, то только радуюсь. Если я вижу, что она потерялась и расстроена от того, что у нее в коллекции нет определенного камня, как мне жить с грустной женщиной? Я лучше доставляю ей удовольствие.
М.Б.: Был такой случай, когда я сломала ногу в Казани и не смогла усидеть дома. Сын повез меня на рынок, где была палатка моей знакомой, которая продавала камни. Нога у меня в гипсе. И вот я иду с костылями, с одной стороны — Саша со стульчиком, с другой – сын меня охраняет. Доковыляли до прилавка. Супруг поставил табурет, я села и стала выбирать. А напротив мужчина кавказской национальности торгует нижним бельем. Посмотрел на нас и говорит: «Я впервые вижу настоящего мужчину, который так за своей женой смотрит. Она с костылями за покупками, а он с ней со стульчиком».
Корр.: Получается, что все-таки первым пунктом в графе личного дела «Что вы любите?» должна стоять любовь друг к другу, которая становится основой для всего остального.
Хором: Да. И это само собой разумеющееся.
